Анна Наринская
Предчувствие машины
В 2010 году, к столетней годовщине смерти Льва Толстого, американское издательство Quirk Books выпустило книгу под названием «Андроид Каренина». Это переделка романа Толстого в стиле киберпанк: любовная история Анны и Вронского разворачивается в мире роботов-дворецких, неуклюжих автоматов и рудиментарных механических приспособлений.
Когда же эти машины начинают бунт против своих господ, персонажам приходится бороться против них с помощью передовой технологии XIX века — новой модели человекоподобных киборгов.Выход «Андроида» сопровождался некоторым всплеском негодования. Заслуженные профессора литературы из Гарварда и Йеля писали, что Толстой переворачивается в гробу и что величайшее произведение мировой словесности нельзя превращать в абсурд на потребу всяким там. Но самое тонкое соображение по этому поводу высказала писательница Элиф Батуман, автор хорошего исследования «Одержимые: приключения русских книг и тех людей, которые их читают». Она не возмущалась, а недоумевала: зачем вдумывать каких-то новых роботов в «Анну Каренину»! Ведь персонажи Толстого и так жили среди них. Чего стоят, например, слова Стивы Облонского о немце-часовщике, который «сам был заведен на всю жизнь, чтобы заводить часы», или сетования Долли о непригодности новой гувернантки miss Elliot: «Эта ни за чем не смотрит, машина». Толстовский роман в некотором смысле квинтэссенция взаимоотношений русской литературы с роботами и вообще механическими заменителями живых существ.
История отношений искусства и механизма прослеживается еще с Нового времени.
Пророк Иезекииль наблюдал, как разбросанные кости складываются в живых «работающих» людей, а древний бог Гефест ковал себе золотых служанок; но это были, можно сказать, отдельные явления. А вот в XVI веке, согласно известнейшей и тысячи раз рассказанной легенде, пражский ребе Лёв для защиты еврейской общины создал огромного глиняного человека — Голема. И пошло, и поехало.
У Голема, как у всех последующих роботов, не было души. Это казалось самым страшным. Суть страха перед человекоподобной машиной наглядным образом передана в новелле Эрнста Теодора Амадея Гофмана «Песочный человек». Кукла-андроид Олимпия влюбляет в себя романтического студента Натаниэля, но в последний момент, уже практически перед свадьбой, он узнает, что вместо живой души внутри у Олимпии — часовой механизм. И это знание (вернее, осознание) сводит его с ума.
Идею «Песочного человека» легко противопоставить идее вышедшего в 2011 году романа Виктора Пелевина «S.N.U.F.F». Это как бы книги-антидвойники. Предательство Олимпии состоит в том, что она не человек, которого хочет любить Натаниэль, а лишь оболочка. Предательство девушки-робота Каи по отношению к пелевинскому герою в том, что она «недостаточно» кукла — в ней слишком много человеческого, точнее, женского.
Почти 200 лет ушло у человечества на то, чтобы осознать, что человек поопасней механизма; например, Пигмалион был бы в куда большем порядке, если бы Галатея так и оставалась каменной; иначе еще неизвестно, чем бы вся эта история кончилась, — вполне возможно, что ушла бы барышня от скульптора к его лучшему другу, а квартиру переписала бы на себя.
В русской литературе все самое интересное происходит во второй половине XIX века. Разумеется, «главная русская проза» в то время еще не знает о роботе, но уже предчувствует его, а главное, прозревает «механистическое» в людях. Так появились «машина» miss Elliot, мало отличающийся от заводного механизма старик Фирс, упаковавший себя в футляр, как дорогое устройство, учитель Беликов, живущий строго по инструкции, «чтоб не сломаться», и главное — главное — гоголевский Башмачкин.
«Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели всё на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове». Это идеальное описание человека-автомата. Вернее, человека, сведенного к автомату. И мерцающее восстание Башмачкина, выразившееся в том, что он при жизни осмелился зайти в кабинет к значительному лицу, а после смерти сдирал с прохожих шинели призрачными пальцами, этот слабый, чуть тлеющий бунт — прообраз самых страшных восстаний обиженных машин, выполняющих свою работу, несмотря на грубость высокомерных людей, возомнивших себя умниками.
Это не значит, что в русской литературе совсем-совсем нет описаний «нормальных» роботов или андроидов. Хотя их гораздо меньше, чем в западной литературе. Варлам Шаламов в перерыве между первым и вторым арестами даже написал об этом статью «Наука и художественная литература», где сетовал на такую недостачу, нападал на «серого и скучного» фантаста Беляева (уже написавшего к тому времени и «Человека-амфибию», и «Голову профессора Доуэля») и призывал отечественных писателей взяться наконец за ум, вернее, за технический справочник.
Но все-таки. Есть персонажи народных сказок (что такое колобок, как не робот из теста), пушкинский Золотой петушок (он же явно заводной), а потом — в начале все меняющего XXвека — у Юрия Олеши таинственная неописуемая машина Офелия, выросшая из зависти человека к механизму («Я хочу быть машиной… Чтобы быть равнодушным, понимаешь ли, ко всему, что не работа. Зависть взяла к машине — вот оно что! Чем я хуже ее? Мы же ее выдумали, создали, а она оказалась свирепее нас). Есть равнодушный андроид-предсказатель Ксаверий из «Золотой цепи» Александра Грина и — еще через десятилетие — позаимствованный, но прижившийся и ставший совсем своим милашка-Железный Дровосек, двуногий трактор с нежной душой.
Все они так или иначе завоевали место в нашем сердце, но все же робот-Башмачкин — поистине незабываем. «Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия… сыпали на голову ему бумажки…. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»
Не обижайте роботов. Потому что они — это мы.
Свежие комментарии